Ооо дааа, это классика!

И незрелую и, в сущности, слепую и темную душу Клайда вдруг охватило
странное настроение, подобное тому, какое вызывают розы, блеск огней, духи
и музыка. Какая красота! Какая роскошь! Никому из членов его собственной
семьи и не снилось, что дядя живет так! Какое великолепие! А его родители
так несчастны, так бедны, - они, конечно, и сейчас проповедуют где-нибудь
на улицах Канзас-Сити или Денвера.

Теодор Драйзер "Американская трагедия" (1925)

Дело было еще в августе, когда было легко, весело и праздно. Мне тогда очень захотелось чего-то серьезного, сильного, фундаментального, так, чтобы потрясло. Я помучала родителей на эту тему, за что почти сразу получила немаленький томик "Американской трагедии"Теодора Драйзера.

Книга оказалась тяжелой во всех отношениях.

Дело в том, что в этих критических обстоятельствах Клайд представлял
собою интереснейший пример того, как невежество, молодость, бедность и
страх непомерно осложняют жизнь. Он не знал даже точного значения слова
"акушерка", ни характера тех услуг, которые она может оказать женщине.

Во-первых по содержанию это далеко не easy reading, не какое-нибудь там пляжное чтиво про любовные интрижки. Темы поднимаются абсолютно разные: межклассовое неравенство, сложнейший любовный треугольник, ложь в отношениях, слепая религиозность, человеческая трусость, тщеславные планы и опять-таки роль его величества случая, который как обычно заваривает всю кашу на сотни страниц. Это произведение разбивает тебя на голову и к самому концу ты не ощущаешь ничего, кроме пустоты и бессилия, после чего можно не сомневаясь сказать: "Ооо дааа, это классика."

Роберта бессильно опустилась на стул, стараясь собраться с мыслями, а
он все плел свою убедительную ложь - и большинство его доводов попадало
прямо в цель. Ибо, как ни был фальшив и безнравствен весь этот план, все
же Роберта понимала, что и она и Клайд в безвыходном положении. В
нормальных условиях она могла быть до щепетильности честна и правдива в
словах и поступках, но тут явно разыгралась одна из тех жизненных бурь,
при которых обычные карты и компасы моральных критериев становятся
бесполезными.

Во-вторых, чисто физически было неудобно носить\возить\читать этот томище. Он никуда не помещался. Где бы я его ни доставла, отовсюду ловила взгляды, в которых читался один и тот же вопрос: "Девочка, а смысл читать энциклопедию?" Хотя, если бы не она, точнее ее размеры, не состоялось бы энное количество знакомств с интересными людьми. Однако, это уже совсем другая история. Тем не менее, не каждая книга может похвастаться тем, что путешествовала в Болгарию и не раз каталась по маршруту Таллинн-Тарту.

Рекомендую? Если человек способен переживать и чувствовать - то скорее нет, чем да. К концу одно сплошное расстройство. Хотя, я получила четкий ответ на вопрос о разнице между талантливым писателем и графоманом. Писатель - тот, кто способен тебя держать в напряжении 100-200-300 страниц и ты даже не будешь задумываться о том, что до сих пор описываются события одного дня, что книжные сутки еще не кончились, а судебный процесс, начавшийся полкниги назад еще только в самом разгаре, а ты уже настолько вымотан, будто сам целый день выступал в защиту или сидел на скамье подсудимых.

А еще оочень порадовалась тому, какой же свободой мы сегодня обладаем. Раньше было так: нравится девушка, хочешь встречаться - ан-нет - женись сначала, а потом встречайся сколько тебе угодно. Если не хочешь по правилам, варианта два - бордель (наши ночные клубы по описаниям Драйзера - типичные бордели 1920-ых. ) или незаконная связь, а если девушка вследствие этой самой связи ожидает ребенка - она изгой, в семью можно не возвращаться и от общества помощи не ждать, она преступила закон. Все резко вспомнили о количестве матерей-одиночек в Эстонии и что порой гораздо выгоднее вписать в графу "семейное положение" - разведена, одинока, нежели замужем.

И красивая, но жутко грустная концовка, когда ты понимаешь, что все вернулось в самое начало и судьба этого самого мальчика, который так похож на маленького Клайда Гриффитса уже изначально обречена на печальный конец (еще раз убедилась в том, что все идет из детства):

Летний вечер, сумерки.
И торговый центр Сан-Франциско - высокие здания, высокие серые стены в
вечерней мгле.
И на широкой улице к югу от Маркет-стрит, теперь почти затихшей после
шумного дня, - группа в пять человек: мужчина лет шестидесяти,
коротенький, толстый, но с застывшим лицом и поблекшими, тусклыми глазами
мертвеца - весьма невзрачная и усталая личность; густая грива седых волос
выбивается из-под старой круглой фетровой шляпы; на ремне, перекинутом
через плечо, небольшой органчик, какими обычно пользуются уличные
проповедники и певцы. С ним женщина, всего лет на пять моложе, повыше, не
такая полная, но крепко сбитая, с белыми как снег волосами, вся в черном с
головы до пят - черное платье, шляпа, башмаки. Ее широкое лицо
выразительнее, чем лицо мужа, но глубоко изборождено следами невзгод и
страданий. Рядом, держа в руках Библию и несколько книжечек псалмов, идет
мальчик лет семи-восьми, не больше, бойкий, глазастый, не слишком хорошо
одетый, но живой и грациозный; как видно, он очень привязан к пожилой
женщине и старается держаться поближе к ней. Вслед за ними, но чуть
поодаль идут увядшая, бесцветная женщина лет двадцати семи и другая - лет
пятидесяти, очень похожие друг на друга - очевидно, мать и дочь.

- Уличные проповедники, - заметил, проходя мимо, банковский клерк своей
приятельнице-кассирше.
- Да, я встречаю их здесь чуть не каждую среду.
- Ну, по-моему, совсем не дело таскать такого малыша по улицам. Он
слишком мал для этого, правда, Элла?
- По-моему, тоже. Не хотела бы я, чтобы мой братишка занимался такими
вещами. Что это за жизнь для ребенка? - поддержала Элла.